Внучка бабы Яги - Страница 28

— Чего ж ты раньше молчал?

— Сначала был уверен, что ты сама все поняла, а потом… Ты развила такую бурную деятельность, что слова вставить не получается. Все суетишься, бегаешь, будто кроме тебя некому. — Парень замолк и уронил голову на грудь.

Я взвыла от бессилия.

— Не кричи, — рассудительно сказал Ванечка. — Страшная становишься, когда яришься, прямо как та тетенька из домовины.

— Какая еще тетенька?

— Да там, — дурачок махнул рукой, — лежит, навроде как славенка, а лицо недоброе.

— Покажи! — Я подняла с пола дощечку, которая послужила рычагом. — Только огонь захватить не забудь.

Красавицей упыриху можно было назвать только с большой натяжкой. Когда Иван сдвинул легкую крышку тесаного гроба и поднял повыше факел, нашим взорам предстала иссушенная, худая баба с иссиня-бледным лицом и всклокоченными волосами. Лохмотья некогда нарядного шелкового платья едва прикрывали ее наготу. Невесомые веточки рук с обломанными до мяса ногтями были крест-накрест сложены на груди, резко выступали ключицы. Ох, сдается мне, что Ивану любая «тетенька» была бы мила да хороша. Возраст, видно, такой.

— Вишь, и не дышит даже, — с гордостью сказал дурачок.

Покойница раскрыла глаза и села. Мы застыли. Упыриха переводила безумный взгляд с меня на Ивана и обратно — видно, никак не могла решить, с кого начать. Ваня тоненько ойкнул и попытался спрятаться за мою спину. Тварь вылезла из домовины, стала на четвереньки, поводя головой из стороны в сторону. Дурачок отбежал поближе к выходу. Невыразимый ужас накрыл меня, слабость сковала ноги, закружилась голова, но где-то в груди собиралась в комок первобытная стихийная сила. Упыриха прыгнула, я отшатнулась. Только клочки моей рубахи остались в руках чудовища. Я посильнее сжала свое единственное оружие — деревянную дощечку. Губы шептали в полубреду: «Матушка, пусть это будет осина. Пожалуйста, Матушка…» У меня был единственный шанс — с первого раза попасть в мертвое сердце упырихи. А тварь между тем не спешила продолжать атаку, голодный взгляд ее был прикован к моей груди, из ощеренного длинными острыми зубами рта послышалось мычание. Я глубоко вздохнула и нанесла удар. Дерево вошло в мертвую плоть, как нож в масло. Покойница мешком осела на землю. Славна будь, Матушка! Я навалилась сверху, проталкивая деревяшку глубже, пока та не уткнулась в земляной пол. Вурдалачье тело истончалось, рассыпалось пылью под моим весом. Я с трудом поднялась на ноги. Меня колотило от пережитого ужаса. Когда немного успокоенный Ванечка подтащил поближе факел, я смогла рассмотреть на полу только ошметки платья в горстке праха и кулон на цепочке. Фиолетовый аметистовый шарик охватывала крыльями серебряная бабочка.

— Что теперь делать будем, тетенька? — Дурачок подал мне безделушку.

— С хозяином разговоры разговаривать. — Я вскинула руки.

Дальше все происходило очень быстро. Направленный шквал ветра сорвал с петель дверь подпола и, кажется, пробил все перекрытия и даже крышу гостеприимного трактира. Я подбежала к зияющему отверстию.

— Давай-ка, племяш, подсади. Хотя нет. — Я хлопнула в ладоши.

И мы с Иваном вознеслись. Струйки ветра приятно щекотали кожу, будто прощаясь. Мои магические изыскания, видимо, оторвали хозяина от степенной вечери с домочадцами. Поэтому, когда мы с дурачком, вооруженные до зубов, ворвались в общий зал, нам могли противопоставить только пять деревянных ложек. Хозяин, видать, в две руки кушать изволил.

— Ой, не надо меня хлебать, люди добрые, — насмешливо прогундосила я, поигрывая мясницким тесаком, найденным на кухне. — А небось худо без цепного вурдалака лиходеить?

Незнакомый бугай, скорее всего один из обещанных сыновей, попытался метнуть в меня чугунок с кулешом, но промазал. Запах варева ударил в ноздри, я сдержала тошноту. Это какой нелюдью надо быть, чтоб набивать брюхо, когда внизу вершится кровавая расправа! Ванечка умело скрутил всех трех мужиков, походя заехав в ухо самому крупному. Старуха неподвижно сидела за столом, брезгливо поджав губы.

— А давай, бабушка, я тебе ручки завяжу… — ласково подступился к ней дурачок.

— Оставь ее… — На меня вдруг навалилась усталость. — Куда она денется ночью одна?

Парень послушно отступил и пошел доставать из подпола наше бравое воинство. А потом мы с ним чуть не до самого рассвета топили снег во всей нашедшейся на кухне посуде. Трактирным запасам я не доверяла. Накачивая наших больных водой, мы заставляли их извергнуть всю попавшую в желудки гадость. И когда уже привели в чувство Зигфрида и всех, кому еще можно было помочь, выяснилось, что старуха таки сбежала. Из пятерых разбойников выжили только двое, причем один из них — тот самый Прошка, про которого я думала, что он «не жилец».

Метель стихла, самый край окоема уже наливался багрянцем. Скоро рассвет. Я сидела на завалинке, привалившись спиной к балясинам крыльца, куталась в овчинный тулуп, дыхание вырывалось изо рта тугими барашками. Ноги гудели от усталости, а в голове поселилась страшная звенящая пустота. Прошка со вторым разбойником суетились у сараюшек, собирая дрова для поминального костра.

— Вот, приоденься. — Зигфрид положил мне на колени сложенную льняную рубаху. — Нечего своими прелестями мужиков соблазнять.

Я только кивнула — говорить не хотелось. Студент пристроился рядышком, натянув шапку поглубже и спрятав руки в рукава зипуна.

— Я допросил кабатчика.

— И что? — спросила я скорее из вежливости.

— Как я и предполагал. Хозяин всю жизнь при трактире. Барыжил помаленьку, разбойнички ему добро привозили, он купцам заезжим перепродавал. Дело не хлопотное. Сыновей в помощники подрядил. А тут лет двадцать назад забрела на огонек одинокая магичка.