Внучка бабы Яги - Страница 18

К оглавлению

18

— Она — женщина, значит, наша. Дай девчонке немножко свободы, чай, не заблудится, дорогу найдет.

— Уболтала, — сварливо согласилась бабушка. — Но чтоб до полудня дома была.

— А я? — начал притихший было Зигфрид.

— А ты, барон, как человек благородный, проводишь пожилую женщину. — Яга картинно схватилась за поясницу. — И забудешь обо всем, что видел сегодняшней ночью.

— О, фрау, забыть о вокальных упражнениях начальства, боюсь, будет выше моих сил. — Студент вскочил и галантно поклонился.

Рука об руку они покинули поляну. А как только их спины скрылись за деревьями, до нас донеслась исполняемая в два голоса песня, в припеве которой повторялось «эль амор».

— Нареченный твой? — брезгливо кривя рот, спросила одна из кринолиновых девиц.

— Друг, — ответила я как могла твердо.

— Глупые вопросы, Тереза, — вступилась за меня ледзянка. — Ночь на исходе. За дело, сестры! Ведьмин круг!

Все взялись за руки. Мою левую ладонь холодила рука высокомерной Терезы, а правая досталась круглолицей и круглобокой рутенке. Не совсем понимая, чего от меня хотят, я исподтишка осматривалась. Закрытые глаза, сосредоточенные лица, напряженные рты. Я тоже зажмурилась. А потом я почувствовала себя так, будто в мое темечко попала молния. Ослепительная вспышка света сменилась угольной чернотой, из которой стали вырисовываться разноцветные ломаные линии. Они бежали, переплетались, путались, сбивались в колтуны. И я понимала, что обязана расчесать, выпрямить эту волшебную кудель, распутать все нити судьбы. Своим новым внутренним зрением я видела каждую из сестер, причем как снаружи — до последней веснушки, до каждой крохотной реснички, так и изнутри — с их чаяниями, обидами, мечтами. Тереза была романской княжной, и самым большим ее желанием было выйти замуж за двоюродного брата. Как я поняла, близкородственные браки в их краях были запрещены, и девушка страдала. Близняшки Дарья и Марья были дочерьми стольноградского купчика, и в миру их заботило только то, что батюшка на новый сарафан денежку не отсыпал. Данута обреталась под Вавелем, занимаясь ведовством в небольшой деревеньке. А пятая сестра — Йохана, оказалась наперсницей Терезы. Причем про себя она думала противным словом «приживалка». И несмотря на то, что все они были разными, та крошечная капелька крови племени ягг, которая текла в их жилах, позволяла им объединенными силами продолжать традицию — служить Матушке. И еще я понимала, что мне в действе отводилась скромная роль источника силы — всех сестер здорово потрепала погоня. И видела, какой смешной чумазой деревенщиной выгляжу в их глазах. И ничуточки, ничуточки не обижалась. Мне было так невероятно хорошо, что я хотела всю себя отдать на служение, выдавить, выплеснуть до донышка, чтоб пустой оболочкой лечь под ноги богине. И она отвечала мне благодарной лучистой улыбкой, в которой я растворялась, как соль в кипятке.

«Эх, иссушили девку», — донеслось издалека, будто сквозь подушку. «Поспешаем, сестры, уже рассвет… не поминай лихом…»

Пришла в себя я ближе к полудню, лежа на холодной земле возле мертвого кострища.

ГЛАВА 4
Очень зимняя, в которой у героини просыпаются силы и ей предстоит отправиться в путь

Мы-й у свата бували,

Ничего не видали:

Ни пива, ни водки,

Пересохли наши глотки!

Корильная песня

Неслышной и почти незваной, кутаясь в пушистую снежную шаль, аккуратно переступая мягкими меховыми унтами, в Рутению пришла зима. Пора праздная и сытая — время братчины и свадеб. Мохнатые снежинки, похожие на разлапистых паучков, закружили хороводами, реку сковало панцирем блестящего гладкого льда, а в воздухе стали разноситься густые запахи копчений да пирогов.

Ну, это для кого роздых, а для кого времечко над книгами горбатиться. Родственница спуску не дает — учиться заставляет. Говорит, и так много упустила. А про то, что причина была уважительная и что это ее подруженьки меня чуть в могилу не свели — ни мур-мур.

После памятной ночи на Идоловой поляне я слегла. Болталась в сером тумане между жизнью и смертью, почти ничего не слыша и не ощущая. Яга, лишенная покровительства Матушки и оттого непривычно слабая, сбивалась с ног, пытаясь поднять меня отварами и заговорами. А я медленно, неотвратимо угасала. Время от времени приходила в себя, чтоб безучастно отметить горький вкус лекарства или душный жар печи, в которую меня регулярно опускали для лечения, а потом забывалась тяжелым, недобрым сном — меня колотила лихорадка. В бреду приходили ко мне видения, большую часть из которых я не запомнила, являлись странные люди и нелюди… Иравари, которой для бесед теперь не нужно было блюдца, склонялась над лежанкой, укоризненно качала головой, пряча слезы в уголках глаз. Леший укачивал на руках слюнявого рогатого младенца и радостно мне улыбался из угла горницы. Трехликий, как ему и положено, ходил утром на четырех ногах, днем — на двух, а к вечеру отращивал третью. Макошь, почему-то коротко по-мужицки стриженная, подносила ко рту чудную дымящуюся палочку и выдыхала мне в лицо вонючие клубы. Я отмахивалась, надсадно кашляла. «Рано тебе еще, девка, — втолковывала она мне. — Рано, и не ко мне…» И соленый ветер надувал паруса, и крики чаек разносились над бескрайней морской гладью…

А потом все кончилось. Одним прекрасным утром я проснулась затемно, потянулась от души, до хруста, прислушалась к себе и поняла, что абсолютно здорова. Когда, пошатываясь с отвычки, добрела до оконца, стало ясно, что, пока я болела, чернотроп остался позади — Мохнатовку укрыли снежные сугробы.

18